Виктор Леонидов
Еще до «Лолиты»
Проза Ирины Одоевцевой

«Нельзя, однако, отрицать того, что талант Одоевцевой создает ее собственный, особенный мир — черта достаточно редкая, чтобы не обрадоваться. Искусство Одоевцевой отдаленно, пожалуй, напоминает то, о чем некогда мечтал лорд Генри в ныне почти забытом — хотя по своему замечательном — «Портрете Дориана Грея». Так писал в 1939 году изумительный прозаик Гайто Газданов, откликаясь на выход в свет романа Ирины Одоевцевой «Зеркало».
Ирина Владимировна Одоевцева была одной из немногих звезд русской литературы Серебряного века, ставшей известной миллионам людей. Муза Гумилева, женщина и поэтесса, которой восхищались Блок и Мандельштам, жена одного из самых пронзительных русских поэтов ХХ века Георгия Иванова, она в 1987 году торжественно вернулась в свой любимый город, который тогда еще оставался Ленинградом. Репортажи о ее прибытии, королевы русской поэзии, помирившейся с советской действительностью, шли по всем центральным телеканалам.
Слава о красоте и какой-то вечной детской наивности сопровождала Ирину Одоевцеву всю жизнь. Ее мемуары «На берегах Сены» и «На берегах Невы» выходили огромными тиражами. Потом, правда, их часто упрекали в неточности, а намного раньше среди самых яростных критиков была Ахматова. Но в то же время воспоминания все равно стали огромной панорамой эпохи и важнейшим источником для изучения жизни многих великих русских поэтов и художников ХХ столетия.
Одоевцева до сих пор остается символом Петербурга последних, изысканных дореволюционных лет и легендарного русского Парижа первой, «золотой волны эмиграции». Хотя умерла в более чем почтенном возрасте в Северной Пальмире за год до переименования Ленинграда в Санкт-Петербург.
Когда говорят об Одоевцевой, то меньше всего вспоминают ее литературный талант. Красавица, мемуаристка, спутница жизни великих людей, чьи зеленые «русалочьи» глаза стольких сводили с ума. Порой цитируют стихи. Но иногда забытое и малоизвестное с прошествием времени начинает играть совершенно новыми гранями. Доказательством чему служит большой том Ирины Одоевцевой «Зеркало. Избранная проза», только что вышедший в московском издательстве «Русский Путь».
Сюда вошли три ее романа — «Ангел смерти», «Изольда», «Зеркало» и 14 рассказов. К безусловным достоинствам книги относится и то, что составительница и автор предисловия Мария Рубинс включила в издание отзывы на прозу Одоевцевой самых известных рецензентов русского Парижа — Владимира Набокова, Георгия Адамовича, Гайто Газданова.
Все эти романы и рассказы были опубликованы в Западной Европе в период между Первой и Второй мировыми войнами. Проза Одоевцевой имела достаточно серьезный успех. «Ангел смерти», вышедший в 1928 году, был переведен на несколько языков. Героиня, девочка Люка, являлась, естественно, русской. Ирина Одоевцева отражала прежде всего среду, которую знала лучше всего, — жизнь русской эмиграции. Однако ее сочинения были совсем не похожи на другие бесчисленные произведения о тяжелой доле изгнания.
Итак, центральной фигурой «Ангела смерти» стала русская школьница, живущая в Париже. Ее первые влюбленности, взросление, размышления об окружающем мире, смерть старшей сестры переданы сквозь детский взгляд, открывающий мир старших. Реплики героев, их действия, жизнь родных и знакомых — кажется, что все рассказывает сама Люка, которой в одном из снов является ангел смерти. О нем она читала у Лермонтова.
Вообще сам факт перевода произведения молодой русской писательницы был своего рода чудом. Переводили мэтров — Бунина, Шмелева. Искания детства и юности, выписанные Одоевцевой, ее стиль, четкие, «телеграфные» фразы оказались востребованы западными читателями.
В этом, наверное, была какая-то близость к Набокову. Описывая трагедию русского изгнания, она словно поднималась над этой кровоточащей раной. Молодость, осознание своего места в жизни, взаимоотношения поколений — все это было представлено в романах Одоевцевой просто и очень искренне. Задолго до появления «Лолиты» писательница сумела затронуть темы, ставшие потом столь близкими тысячам читателей.
Следующий роман — «Изольда» во многом перекликался с первым. Правда, главным действующим лицом стала уже не угловатая девочка, а молодая красавица Лиза. Одоевцева выстроила книгу по законам детектива, кое в чем повторяя сюжетные линии Достоевского. «Изольда» имела намного меньший успех, а Набоков в своей рецензии ее просто высмеял. Один из критиков написал, что писательница никак не может «…удержаться на линии, отделяющей бульварную литературу от просто литературы». Однако сегодня, наверное, уже можно утверждать, что Ирина Владимировна, уделяя столько внимания подростковой любви, просто опередила свое время.
Третий роман — «Зеркало» увидел свет в 1939-м, незадолго до начала Второй мировой бойни. Он опять возвращал читателей к судьбе уже повзрослевшей Люки. Но главным стала здесь не судьба эмигрантки, а Париж 30-х годов. Дансинги, мотоциклы, блеск реклам, музыка кабаков, золотая молодежь, киностудия, жизнь богемы — все снова передано сквозь пристальный взгляд героини, становящейся кинозвездой. Порой повествование приобретает какой-то фантастический характер. Люка перестает различать реальный мир и мир мифов и условностей своего круга. Она оказывается в своего рода зазеркалье, из которого уже нет никакого выхода.
В свое время известный критик русского зарубежья Глеб Струве писал, оценивая романы Одоевцевой, что они написаны «…легко и бойко», направлены на изображении «верхнего слоя французской буржуазии» и вообще «привольной жизни» и не отличаются «бытовым реализмом». Посмотрим, как примут эти книги сегодня, но абсолютно уверен, что они будут востребованы.

«Новый журнал» № 263, июнь 2011 г.

Повышенный интерес русскоязычного читателя к эмигрантской прозе всех трех ее волн, кажется мне, несколько поостыл (хотя мемуаристика удерживает позиции). В подобной ситуации выход книги Ирины Одоевцевой (1895–1990) «Зеркало» окажется подлинным подарком тем неизменным почитателям зарубежных русских авторов, книги которых были недоступны многие десятилетия.
Стихи Ирины Одоевцевой (одной из юных учениц Н.Гумилева) и, в особенности, ее мемуары «На берегах Невы» (1967) и «На берегах Сены» (1983), вышедшие в эмигрантских издательствах, читались на родине «подпольно», а после «перестройки» обрели в России подлинную популярность. Возвращение самой Одоевцевой на родину (на 91-м году жизни), естественно, отозвалось в российской прессе... Тем не менее появление солидного тома ее прозы, снабженного прекрасным научным аппаратом (результат инициативы и таланта составителя, западного слависта Марии Рубинс, а также успешных усилий издательства), являет, по моему мнению, самую яркую ипостась этого автора, глубоко своеобразного романиста (а этот жанр — самый значимый в русском словесном наследии). Выход «Зеркала» восстановит справедливость в оценке историками литературы наследия Одоевцевой-прозаика. Поскольку ее довоенные романы не переиздавались и практически оказались забыты, они игнорировались или недооценивались исследователями эмигрантской литературы (пример — небрежный отзыв Глеба Струве в его известной книге «Русская литература в изгнании», 1964). Ныне — по выходе «Зеркала» — подобное отношение просто непредставимо.
Том прозы включает четырнадцать рассказов, опубликованных между 1926 и 1930 годами в эмигрантской прессе и три романа: «Ангел смерти» (Париж, 1929), «Изольда» (Париж, Берлин, 1929), «Зеркало» (Брюссель, 1939). В качестве «Приложения» составителем включены в том избранные критические отзывы современников на появление прозы Одоевцевой, приведены также отклики английской и американской прессы на английский перевод ее первого романа.
Именно «Ангел смерти» обнаруживает своеобразие таланта Одоевцевой-романиста, что ни в коей мере не отрицает ее творческого развития в последующих двух романах. В совокупности всех трех романов и раскрывается художественный мир ее прозы. Как писал Роман Гуль: «У прозаика Одоевцевой редкий дар — если вы раскрыли ее книгу, вы от нее не оторветесь, пока не дочитаете до конца. Проза Одоевцевой всегда заразительна, увлекательна, легка». Ведущие персонажи Одоевцевой, за редким исключением, — русские эмигранты в Париже. Особо примечательно, что на первом плане обычно стоят женские фигуры, и именно их чувства и поступки, их реакция на жизнь-быт в изгнании и определяют атмосферу. Эмигрантская критика сразу оценила «особое зрение» молодой писательницы: «...до сих пор была в литературе только женщина, увиденная глазами мужчины, и не было жизни и мира, увиденного таинственными глазами женщины... Своими романами "Изольда" и "Ангел смерти" Ирина Одоевцева открывает какое-то новое направление в женской литературе», — писал Владимир Варшавский.
Обнаруживается интересный казус. Современный расцвет женской прозы (в ее лучших образцах) как бы «предсказан» опытом Одоевцевой, но осознание этого феномена приходит лишь сейчас, благодаря книге «Зер­кало». Выбор возраста женских персонажей у этого автора специфичен: это или совсем молодые женщины, без самостоятельного житейского опыта, или, чаще, – подростки, с тревожным волнением переживающие свою пробуждающуюся сексуальность. Тип русско-французского подростка на­и­более ярко представлен в «Ангеле смерти», хотя уже в рассказах Одоевцевой подобный персонаж встречался не раз (стоит заметить, нередко рассказы ее выглядят этюдами-набросками тех сюжетных и психологических коллизий, что сформируют романы).
В обстоятельной и глубокой статье, открывающей том, — «Парижская проза Ирины Одоевцевой» — М.Рубинс видит в самом переходном возрасте героини первого романа, Люке, «метафору изгнания»: «полуребенок-полуженщина, полуфранцуженка-полурусская, маргинал в социальном отношении, она лишена твердой почвы, четких культурных ориентиров, полноценной семьи». Дисгармония детства вместо обязательной гармонии в типичном русском романе воспитания (наиболее убедительно представленной в «Детстве» Л. Н. Толстого) подмечена автором предисловия верно. Но однозначность связи-отталкивания с Толстым стоит уточнить. Психология подростка в «Отрочестве» (полудетский бунт против взрослых и «стыдные» эротические влечения) прямо соотносится с описанием подростков у Одоевцевой. К тому же стоит вспомнить, что метафорой отрочества в трилогии Толстого становится «пустыня одиночества».
Самый психологически проработанный образ в «Ангеле смерти» — «злая девочка» Люка (Людмила). Общие контуры этого характера просматриваются еще в рассказах. Полудетский эгоизм таких девочек граничит с безжалостностью, выражается в повышенной агрессивной инициативности. Эти сильные негативные чувства ослепляют юное существо, разрушают врожденные нравственные преграды. Вольно или невольно вторгаясь в жизнь взрослых людей и принося им несчастье, «злая девочка» не способна и сама обрести удовлетворение. Так, Аинька из «Елисейских полей» после победы над соперницей в яростной борьбе за жениха неожиданно ощущает эту победу как поражение: «Как я несчастна... даже Люська счастливее меня... Я несчастна оттого, что я такая злая. И ты будешь со мной несчастен... Но разве я виновата?» — признается она жениху в финале рассказа. Критика немедленно уловила новизну представленного характера: «такие лукаво-беспечные, наивно-жестокие, невинно-порочные подростки еще не знакомы нашей литературе», — писал Георгий Адамович.
В «Ангеле смерти» линия судьбы влюбленной «злой девочки»» («змееныша») пересекается с историей ее старшей сестры Веры. Эта история прорисована очень искусно, как бы неясными отрывочными «касаниями пера» и, казалось бы, незначительными намеками, так что и сама Люка не подозревает о ней. В эротических снах девочки черноглазый и черноволосый красавец Арсений (любовник сестры) обретает ореол «ангела смерти» Азраила – с черными крыльями за спиной, прилетающего за человеческими душами. И смерть Веры в финале романа, вроде бы случайная, возбуждает знакомый вопрос в душе Люки: «Но разве я виновата?» На самом деле ее безудержное влечение к красивому и опытному мужчине как бы оживило метафору, заложенную в названии романа. Недаром в своем предсмертном проклятии Вера соединяет «Aнгела смерти» и «змееныша»: «Будьте вы прокляты, прокляты!»
Второй роман Одоевцевой, «Изольда», не вызвал единодушного признания, выпавшего на долю «Ангела...». И причины — очевидны. Автор почти отказалась от изящного рисования, вязи психологических нюансов (отличительной особенности ее писательского дара) — в пользу остроты сюжета. Красавица Лиза (или Изольда, как называет ее начитанный обожатель из англичан) в значительной доле — вариация девочки-подростка из предшествующих произведений Одоевцевой. Но она мягче, добрее и... несчастнее Люки, хотя бы потому, что, в отличие от той, по сути, сирота: заброшена матерью и предана братом. Она или обитает в пустом доме, или одиноко блуждает по огромному городу... В трагическом финале Изольда обретает покой рядом со своим Тристаном на ложе добровольной смерти. Это для нее единственная возможность избежать соприкосновения с жестокостями мира, которые ей не по силам.
Обаятельность и цельность женского образа в этом романе дополнительно оттеняет поверхностность мужских характеров, на которых и выстраивается криминальный сюжет. М. Рубинс находит в этом влияние Достоевского, в частности, в той части романа, где представлены сцены подготовки к убийству. Однако Одоевцевой, кажется, недостает психологической убедительности в описании той «сети обмана», в которой запутывается Изольда, в том числе — и идее «подвига» (мнимого возвращения девочки в Россию).
Между вторым и третьим романом — девять лет. И сдвиг в художественной манере Одоевцевой оказался впечатляющим. Роман «Зеркало» написан в стиле столь модного в предвоенное десятилетие в Европе art deco, каноны которого были органично восприняты автором «Зеркала». Как писал Гайто Газданов по выходе романа: «Талант Одоевцевой создает ее собственный, особенный мир — черта достаточно редкая, чтобы ей не обрадоваться». Героиня романа — та же Люка из «Ангела смерти», повзрослевшая на шесть лет, вышедшая замуж. Но мир вокруг нее совершенно иной. Если в первом романе (да и во многих рассказах) персонажи обретаются в окружении живой природы: сады со множеством цветов, заросшие пруды, кущи деревьев, освещенных луной... то в «Зеркале» — это «гламурный мир» Парижа «безумных лет»: увлечение джазом, кино, скоростями автомобилей, самолетов... Благополучная, но скучная жизнь Люки с любящим Павликом резко меняется после случайной встречи с модным режиссером Ривуаром, решившим сотворить из нее новую звезду экрана. После недолгого упоения успехом и любовью к победителю с «электрической улыбкой» наступает крах, обнаживший пустоту, безжизненность «гламура». Ведущая метафора («зеркало») по мере развития сюжета обретает все более зловещие приметы, втягивая в себя отражения иллюзорности успеха, предательства и... смерти. Подлинным драматизмом окрашены переживания Люки, брошенной Ривуаром, в ее бесконечных автомобильных скитаниях в надежде обрести утешение. Трагические обертоны, звучащие в романе к финалу, обрываются гибелью героини в автомобильной катастрофе — естественной кульминацией избранного Одоевцевой жанра. Именно поэтому самые последние страницы романа с их описанием нарождающегося посмертного культа Люки как великой актрисы выглядят ненужными.


Майя Кучерская
3 причины прочитать «Зеркало. Избранная проза» Ирины Одоевцевой

 
Ирина Одоевцева покинула Россию в 1923 году, большую часть жизни провела в Париже, а в 1987 году, в возрасте 92 лет, приняла приглашение советского правительства и вернулась в Петербург, город своей юности и литературного расцвета. До эмиграции она воспринимала себя исключительно как поэта, но после начала писать и прозу, которая — в отличие от ее знаменитых мемуаров — до сих пор почти не публиковалась в России. А потому сборник «Зеркало» для российского читателя новость. Новость важная и очень хорошая. Пусть на первый взгляд и покажется, что рассказы и три романа («Ангел смерти», «Изольда», «Зеркало»), вошедшие в книгу, слишком женские. Их страницы действительно пропитаны духами и туманами, героини Одоевцевой то и дело выбирают себе платье, примеряют вечерние туфли, пудрятся и спешат на свидание. Кажется, еще немного, и все эти истории эмигрантских адюльтеров, уходов от скучных и бедных русских мужей к блестящим и успешным иностранцам обернутся мелодрамой, бульваром. Но нет, никогда. Эту женскую прозу написала женщина, которая училась стихотворчеству у Гумилева, общалась с Цветаевой, Мандельштамом, Буниным, но главное, обладала абсолютным поэтическим слухом и чуткостью к слову. Так что вопреки звучащей здесь теме эмигрантского сиротства и несмотря на трагические развязки, проза Одоевцевой доставляет огромное эстетическое наслаждение. Розовая луна, дождь, ритмичный как дыхание, оттенки любовного чувства... Красота и неразгаданность этого мира, который чуть мерцает, точно отраженный в зеркале, – вот с чем вы останетесь, закрыв книгу.