Поэзия грамматики
С чего всё началось? С выхода ли книги Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (1963), или, год спустя, с первого тартуского симпозиума и книги Лотмана «Лекции по структурной поэтике», с посмертно изданных трудов Томашевского по теории стиха и его взаимоотношения с языком (1958), или ещё раньше, с Колмогоровских семинаров по изучению стиха математическими методами, или с книги Лихачёва «Человек в литературе Древней Руси» (1958), — так или иначе, но к середине 60-х годов в сфере гуманитарных дисциплин, и прежде всего филологии, вдруг «стало видимо во все концы света», по слову Гоголя. Имена прошедших школу сталинских репрессий Лосева, Бахтина и Лихачёва, молодого Топорова — будущего лауреата Солженицынской премии и совсем молодых Аверинцева или Панченко и многих других (некоторые из них присутствуют в этом зале, включая чествуемого сегодня Сергея Георгиевича Бочарова), стали известны и важны отнюдь не в узкой литературоведческой среде. Филология выходила из собственных пределов, встречаясь с достижениями русской религиозной философии XIX–XX веков и отечественного богословия. Дело не только в том, что учёные противостояли господствующей идеологии, — в их трудах просматривалось складывающееся собственное мировоззрение, а у многих и отчётливая конфессиональная принадлежность, что ничуть не препятствовало, а, на мой взгляд, и способствовало их выдающимся филологическим достижениям.
Всё происходило одновременно. Я отчётливо помню, как весной 1967 года я читал только опубликованную «Поэтику древнерусской литературы» Лихачёва, с пылу с жару попавший в руки том Трудов по знаковым системам с «Обратной перспективой» отца Павла Флоренского и на папиросной бумаге отпечатанное Письмо съезду А.И.Солженицына, по стечению обстоятельств написанное ровно 40 лет назад — 16 мая 1967 года, о чём уместно сказать здесь и сейчас. И если в этом письме писатель призывал российских писателей к тому, чтобы они высказали «опережающие суждения о времени» — отличительная черта суждения самого Солженицына, то, быть может, всё значение отечественных гуманитарных наук 60-х годов в том, что они высказывали «опережающие суждения» в своей сфере и потому эти суждения становились достоянием смежных наук.
И в том же 1967 году вышла работа А.А.Зализняка «Русское именное словообразование», сделавшая молодого лингвиста классиком при жизни.
О безупречную научную репутацию Андрея Анатольевича Зализняка разбивается любое сальерианство, любая зависть, гуманитариям присущая ничуть не меньше, а может быть и больше, чем композиторам (ничто гуманитарное нам не чуждо). Широко известны его достижения в области общего и сравнительного языкознания. В отличие от многих ученых, чьи достижения иногда сосредоточиваются в одной ранней книге и обрываются на первом десятилетии научного пути, Зализняк и в последние годы радует коллег и любознательных читателей своими разысканиями в области древненов-городского диалекта или проблем изучения «Новгородского кодекса» XI века. А его работы, написанные совместно с выдающимся археологом Яниным, в которых ему принадлежит лингвистическая расшифровка новгородских берестяных грамот, приносят новые и ошеломляющие результаты (кстати говоря, уже после решения Жюри о присуждении Зализняку Солженицынской премии, опубликована совместная работа академиков Зализняка и Янина, посвящённая очередным археологическим находкам 2006 года). Дело даже не в том, что эти исследования проводятся Зализняком на фоне нарастающего вала антиисторизма. Изыскания эти ценны не только как аргумент в опровержение псевдонаучной фантазии, а сами по себе, открывая непредубеждённому и заинтересованному читателю внутренний мир, быт, повседневные привычки наших соотечественников тысячелетней давности. Более сорока лет назад в первом и едва ли не последнем за долгие годы подцензурном высказывании А.И.Солженицына по вопросам русского языка возникла существенная проблема — в какой мере лингвист, пишущий на русском языке, сам должен хорошо им владеть. Обращаясь по преимуществу к специалистам,
Зализняк пользуется специальной терминологией, но нигде не щеголяет термином ради термина, а когда выходит в смежную сферу, там, где он может быть интересен представителям других профессий, он пишет живо, легко, остроумно, с молодым полемическим задором. В отличие от многих лингвистов своего поколения, его интересовали не столько манипуляции, связанные со способом описания языка, сколько сущностный вопрос — что есть язык и какова его история. Пользуясь расхожей формулой 60-х годов, его интересовала скорее «поэзия грамматики», нежели «грамматика поэзии». Тем важнее значение его последней работы «Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста» и с точки зрения оценки деятельности крупнейшего лингвиста современности, и с точки зрения оценки её места в области гуманитарных наук XXI века.
Написанная легко и живо, в основных своих положениях доступная и не специалисту по древнерусскому языку и древнерусской литературе, книга Зализняка убеждает читателя в том, что в XVIII веке нет и не могло быть человека, способного написать «Слово о полку Игореве». Дело отнюдь не в установке исследователя — Зализняк много раз убеждает читателя, что он не принадлежит к тем, кто подлинность «Слова» считает священной коровой, а в скептиках видит «врагов народа». Скорей можно сказать иначе: с точки зрения ложного патриотизма, выгодней было бы перенести «Слово о полку Игореве» в XVIII век. Согласитесь, что, с точки зрения узкого понимания патриотизма, проще пожертвовать талантом XII века и приобрести гения XVIII-го, но Зализняка интересуют не побочные выводы, которые можно сделать в связи с теми или иными аргументами о подлинности «Слова о полку Игореве» историософов любого толка, а суть вопроса. Посмотрим, как пишет об этом сам автор:
«Если "Слово о полку Игореве" создано неким мистификатором XVIII века, то мы имеем дело с автором гениальным. Это ни в коем случае не развлечение шутника и не произведенное между прочим стилистическое упражнение литератора. Мы имеем здесь в виду не писательскую гениальность, хотя именно на неё нередко ссылаются защитники подлинности "Слова о полку Игореве". Оценка этого рода гениальности слишком субъективна, и мы к ней не апеллируем. Речь идёт о научной гениальности.
Аноним должен был вложить в создание "Слова о полку Игореве" громадный филологический труд, сконцентрировавший в себе обширнейшие знания. Они охватывают историческую фонетику, морфологию, синтаксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских рукописей разных веков, непосредственное знание многочисленных памятников древнерусской литературы, а также современных русских, украинских и белорусских говоров разных зон. Аноним каким-то образом накопил (но никому после себя не оставил) все эти разнообразнейшие знания, гигантски опередив весь остальной учёный мир, который потратил на собирание их заново последующие двести лет. Иначе говоря, он успел сделать в научном отношении столько же, сколько в сумме сотни филологов последующих веков, многие из которых обладали первоклассным научным та¬лантом, и большинство занималось этой работой всю жизнь. Это и есть мера его гениальности: во столько раз он превосходил даже сильнейших из этих людей своей интеллектуальной мощью и быстродействием.
Но его величие не только в этом. Мы невольно сравниваем Анонима с нынешними лингвистами; но нынешний лингвист решает свои задачи в рамках уже существующей науки, сами задачи чаще всего уже известны. Аноним же действовал в эпоху, когда научное языкознание ещё не родилось, когда огромным достижением была уже сама догадка о том, что собственно языковая сторона литературной подделки требует особого непростого труда. И он проявил поистине гениальную прозорливость: он провидел рождение целых новых дисциплин и сумел поставить перед собой такие задачи, саму возможность которых остальные лингвисты осознают лишь на век-два позже. <...> Сама постановка всех этих задач — даже больший научный подвиг, чем их решение.
Такова оценка достижений сочинителя XVIII века; если же это был человек XVII или XVI века, то степень его гениальности должна быть оценена ещё выше.
Аноним, конечно, должен был понимать, что никто из людей его времени не в состоянии даже отдалённо оценить всю ювелирную точность этой его работы. Остается предположить, что он решил вложить свою гениальность не в лёгкое дело обмана современников, а в подлинно амбициозную задачу ввести в заблуждение профессионалов далекого будущего. <... >
Такова совокупность допущений, которые необходимо принять, чтобы продолжать отстаивать версию о позднем создании "Слова о полку Игореве".
Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях всё остальное человечество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающе мала. Но несомненно следует расстаться с версией о том, что "Слово о полку Игореве"могло быть подделано в XVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладавших этими сверхчеловеческими свойствами».
В наше время, с его нетвёрдой почвой и невнятными перспективами, тревожно за всё. Тревожно и за язык. Гнусавая интонация ди-джеев, монотонное начитывание телевизионного ведущего, смещающаяся система ударений (мы давно уже привыкли к тому, что мы включены и подключены, но как же мы, дамы и господа, стали все возбуждены), язык зоны, язык офисов, становящийся чуть ли не государственным языком, правила правописания, нарушаемые дипломированным специалистами с той лёгкостью, с какой нарушают правила дорожного движения водители на Рублёвке, вызыает опасение и за русскую литературу, и за отечественное языкознание. История немного успокаивает. На Петровские реформы Россия откликнулась явлением русской литературы и формированием национального языкознания, а на языковые революции 20-х годов прошлого столетия — высшими достижениями русской литературы и русского языкознания. И всё же как-то спокойнее, когда знаешь, что есть человек, владеющий всеми тайнами русского языка, писатель, чьё имя носит вручаемая сегодня премия, и есть тот, кто знает про русский язык всё, — тот, кому сегодня эта премия вручается, лауреат десятой Солженицынской премии, академик Андрей Анатольевич Зализняк. Сегодня эти два имени встретились. И это промыслительно и обнадёживающе.