Кублановский Ю.М.

Слово лауреата Литературной премии Александра Солженицына

Надо быть не вдумчивым стихотворцем, а обладать завидной беспечностью, чтобы в наши дни вовсе не тревожиться о том, что в будущем ожидает мировую поэзию. Можно сформулировать даже жестче: есть ли у нее вообще будущее или она отмирающий уже род творческой жизнедеятельности?

Прямо скажем, последние полвека не пошли ей на пользу. «Культурная революция» 60-х годов в ее западном варианте оказалась особенно радикальной, использовав протестно-нонконформистский заряд для успешной борьбы с моралью и в быстром темпе коммерционализируя творчество.

В это время там угасали лирические миры Фроста, Одена, Рене Шара, поэтов, сформировавшихся еще до рассвета потребительской цивилизации. И по сей день им на смену не пришли равноценные мастера и таланты. Не пришли не только потому, что поэзия, так сказать, отдыхает. Думается, что причина еще и в том, что в новейшие времена печатное слово все более становится рассчитанным на быстрое поглощение — уже не благородным читателем, но потребителем, пробегающим глазами по тексту. В таких крикливо-аляповатых условиях для поэзии, требующей чистоты сознания, вдумчивости и желания возвращаться к тексту, носящему не развлекательный и информационный, но эстетический и экзистенциальный характер, остается все меньше места. Затратно-потребительская цивилизация перемалывает своими равнодушными челюстями психологическую серьезность и культурную глубину.

Из-за советской стагнации у нас «культурная революция» задержалась на 20 лет. Несмотря на советский пресс, в России жили и творили несколько настоящих поэтов. Одни балансировали в официальной литературе, другие ограничивались узким кругом таких же как они самиздатчиков. Дело было не в количестве читатателей-почитателей, но в правомерной убежденности, что поэзия необходима для души и жизни, что — по определению Баратынского — поэтическое дело есть «поручение, которое должно исполнить, несмотря ни на какие препятствия». Отечественное творческое сознание так до конца и не секуляризировалось, и русский литератор, а поэт тем паче, живет в убеждении, что лирическое слово самодостаточно и высокодейственно разом. В общем и целом можно сказать, что, несмотря на историческую катастрофу прошлого века и невиданные в культурной истории преследования, русская поэзия выжила, а ее востребованность даже и приумножилась.

Но вот преграды, отделявшие западную цивилизацию от советской, рухнули, и новая реальность преподнесла нам много неожиданностей. Уж не говорю о политике и геополитике, о терроризме, о баснословных масштабах мародерства на постсоветском пространстве. Но на глазах в несусветном темпе меняется в России отношение к литературному слову. Думаю, едва ли не любой интеллигент согласится, что читает теперь стихов много меньше, чем раньше, что относится к ним без прежнего жара. И порой ловишь себя на мысли: да существует ли еще читающая Россия как культурное целое? Зайдешь в книжный магазин — чего там только нет, издательский ренессанс — это верно. Но сердце, но интуиция подсказывают поэту другое: вымывается из жизни влияние литературного слова, высокое к нему уважение.

Тут виноваты, конечно, и сами писатели: ведь ежели прав Толстой, утверждавший, что «слово есть поступок», то много за последние годы «некрасивых поступков» совершили они. Но и вся социально-идеологическая среда, пришедшая на смену коммунистической, тоже, увы, оказалась в значительной степени оппозиционна традиционным отечественным культурным ценностям.

Быстро уходит из сознания непоколебимая прежде убежденность в предназначении. А без нее какая ж поэзия? И уж ежели сам поэт недопонимает, зачем, собственно, пишет, то тем более не знает этого теплохладный читатель. Так в лирическом слове гаснет энергетийный заряд и остается один муляж. И сам творческий процесс и его результат уже отдают никчемностью. Творить с таким размагниченным сознанием сложно. Но ведь «сверхзадача» все же имеется! …Лет десять назад Солженицын написал мне: «Вместо красного колеса по России катится теперь желтое». В связи с этим хочу дать один совет молодым: мы крепчали в противостоянии красной идеологии. Крепчайте в противостоянии желтой, бульварной. Именно крепость духа и чистота языка споспешествуют рождению настоящей поэзии.

Еще Баратынский пророчествовал о «последнем поэте». Ан нет, поэзия сбереглась и тогда, и в писаревщину, и когда общество предпочитало Надсона Фету, и когда ее гнобили и зарывали большевики. Сохраним исторический оптимизм и понадеемся, что ее хватит еще надолго, что — по слову Клюева — «Не железом, а красотой спасется русская радость».