Одной из основных тем в работах русских офицеров, оказавшихся в эмиграции, стала история Первой мировой войны и участие в ней России. Круг разбираемых тем был крайне широк — от простых воспоминаний авторов о том или ином эпизоде с их личным участием до серьезных профессиональных разборов крупных операций на страницах военно-научных изданий и проблем, возникших в результате закончившейся мировой войны (структурные и организационные изменения в составе вооруженных сил, принципы их комплектования и т. д.).

Безусловно, одной из важнейших тем, рассматривавшихся авторами, были изменения, произошедшие в ходе войны с офицерским корпусом русской армии как вследствие громадных потерь, им понесенных, так и резкого увеличения числа воинских частей. И одно и другое в мирное время предположить было невозможно. По крайней мере, никто не мог представить, что сам облик офицерского корпуса, его моральные ценности и внутренние ориентиры окажутся буквально смыты валом людей, случайно надевших офицерские погоны и составивших к 1917 г. абсолютное большинство обер-офицерского состава и сыгравших значительную, если не главную, роль в развернувшейся затем Гражданской войне.

Представители кадрового офицерства, оказавшиеся в эмиграции, часто проводили грань между собой и своими младшими собратьями[1]. Достаточно упомянуть тот факт, что при приеме на Зарубежные высшие военно-научные курсы генерала Н.Н. Головина слушатели четко разделялись на удостоившихся производства в офицеры: а) в мирное время, б) в годы Первой мировой войны и в) в годы Гражданской войны. Соответственно этому разделению возрастали и требования к поступающим, что объяснялось разницей в уровне профессиональных знаний представителей этих трех категорий.

Если же вспомнить о поистине «метеорном» производстве в следующие чины, которое практиковалось в Белых армиях, то ситуация, затруднявшая взаимоотношения даже среди активной части военной эмиграции, часто объединенной в составе одних и тех же организаций (в первую очередь, конечно, Русского общевоинского союза), получает еще одно объяснение. В то время как значительная часть русского генералитета, например, была произведена в генеральские чины еще перед Первой мировой войной, все они прошли полный курс подготовки военных училищ, многие — военных академий, значительная часть из них была представителями подлинных военных династий, служившими на протяжении десятилетий и веков царю и России «в военной службе», — рядом с ними оказывались сравнительно молодые люди, многие из которых вообще не имели полноценного военного образования. Так, один из крупнейших и активнейших деятелей русской военной эмиграции — генерал-майор Антон Васильевич Туркул, последний начальник знаменитой Дроздовской дивизии, произведенный в этот чин в 1920 г. в рядах Русской армии генерала П.Н. Врангеля, в начале Первой мировой войны был всего лишь призванным из запаса младшим унтер-офицером из вольноопределяющихся, произведенный в прапорщики (первый офицерский чин) лишь 20 октября 1914 г.[2] Человек, который в мирное время дважды (!) безуспешно пытался поступить в военное училище[3], на двух войнах за шесть лет проходит путь от прапорщика до генерал-майора, причем производится в последний чин в возрасте 27 лет!

Это ни в коей мере не умаляет военного таланта и личной храбрости А.В. Туркула, не раз подтвержденных в боях на фронтах мировой и Гражданской войн, многочисленными ранениями и высокими наградами, вплоть до ордена Св. Георгия 4-й степени, но… Именно это «но» вызывало порой негативное отношение со стороны «старых генералов», которые не могли до конца принять ситуацию, когда рядом с ними, наравне с ними, оказались «бывшие штабс-капитаны, сделавшиеся генерал-лейтенантами»[4]. Справедливости ради стоит заметить, что раскол в среде офицерского корпуса начался еще в дни Февральской революции, когда для старшего командного состава (за редкими исключениями) революционные изменения не несли практически ничего хорошего: если и не смерть от рук распоясавшейся солдатни, то почти наверняка унижение, незаслуженную отставку и жизненный крах. Для части же обер-офицерского состава открывались широкие перспективы карьерного роста, отступали опасения за свое будущее: значительная часть «офицеров военного времени» в 1917 г. были молодыми людьми, чей самостоятельный жизненный опыт ограничивался войной, приближение окончания которой — причем победоносного, что уже чувствовалось, — неизбежно ставило вопрос о сокращении как армии вообще, так и офицерского корпуса в частности, причем резкого — в несколько раз. В революционной России столь туманные перспективы отходили на задний план, в то же время шло ускоренное производство в следующие чины: законодательные ограничения царского режима переставали действовать одно за другим, что позволяло делать поистине «звездные» карьеры, когда за несколько месяцев в «армии революционной России» за «тыловые подвиги» люди перескакивали через несколько чинов и занимали должности, на которые ни по служебному опыту, ни по заслугам не могли даже претендовать при нормальном ходе государственной жизни[5].

К тому же 1917 г. принес с собой снятие абсолютно всех действовавших ранее ограничений на достижение офицерского чина, и в то же время, ввиду разложения как тыловых, так и фронтовых частей, десятками тысяч стали насчитываться сверхштатные офицеры, многим из которых в прямом смысле слова просто было нечем заняться. В таком же положении оказалась и значительная масса офицеров тыловых частей, которые вышли из повиновения и которых взять в руки при отсутствии дисциплинарной власти у начальников и реальной поддержки со стороны государственной власти не было возможности.

Резкое изменение самой сути офицерства чувствовалось кадровыми представителями офицерского корпуса еще во время Первой мировой войны. Громадные потери и вследствие этого большая текучка кадров уже на второй год войны привели к тому, что в старых полках полковые командиры предпочитали организовывать при штабах какой-то запас из кадровых офицеров полка, возвращавшихся после ранений и болезней, чтобы хоть как-то сохранить кадры. На офицеров военного времен смотрели в большинстве своем как на людей случайных, по какой-то нелепости оказавшихся среди офицерского состава. И зачастую такое мнение было оправдано. Февральская революция и Гражданская война не смогли сгладить этой разницы.

Отчетливо такое разделение выявилось в гвардейских частях, где офицеры пополнения зачастую оставались на положении прикомандированных, будучи как бы второсортными. Вина в этом в первую очередь ложится, конечно, не на них, а на старшее командование, формально заполнявшее освободившиеся вакансии, не считаясь с законными правами гвардейских частей и мнением их командиров.

Об этом, в частности, писал генерал А.И. Деникин: «Помню, когда в сентябре 1916 года, после жестоких боев на фронте Особой и 8-й армий, генерал Каледин настоял на укомплектовании гвардейских полков несколькими выпусками юнкерских училищ, — офицеры эти, неся наравне с гвардейцами тяжелую боевую службу, явились в полках совершенно чужеродным элементом и не были допущены по-настоящему в полковую среду»[6].

Но как иначе могло отнестись к ним гвардейское офицерство, комплектовавшееся на протяжении десятилетий по строжайшему отбору и исключительно при согласии всего общества офицеров на принятие в полк нового кандидата? Как могли они отреагировать на «помощь» высшего начальства, которое в ответ на донесение о больших потерях в офицерском корпусе гвардейской пехоты «успокаивало» их устами командующего 8-й армией генерала А.М. Каледина: «Я пришлю вам два вагона прапорщиков». И это в частях, где подход к каждому новому офицеру был строго индивидуален, где отбирали даже нижних чинов!

Гвардейский сапер Н.П. Поморский-Толлер вспоминал: «Такие скороспелые офицеры стали к нам прибывать из штаба на подводах, по 3–4 одновременно, и на каждой было по несколько этих “водителей” наших бедных солдат. Скоро их перестали считать по числу офицеров, а просто говорили: “прибыло две тачанки калединских прапорщиков”… И это наименование — “калединский прапорщик” — прочно за ними установилось»[7].

У этой молодежи была храбрость, был порыв и готовность умереть, но ни опыта, ни достаточных знаний они не имели и авторитетом у солдат не пользовались. Что и немудрено: любой унтер-офицер или старый солдат не уступали им в познаниях, но вели себя надежнее в бою. «И вот умирать, конечно, умели и эти мальчики, но умирать с пользой — они все же не умели… Не редкими были случаи, когда некоторыми ротами командовали старые подпрапорщики или унтер-офицеры, а младшими офицерами числились “прапорщики калединской школы”. Иначе и быть не могло!»[8]

Серьезный вклад в изучение изменений в составе офицерского корпуса русской армии за годы Первой мировой войны был сделан в 1924 г. генералом Виктором Васильевичем Чернавиным, опубликовавшим в «Военном сборнике» Общества ревнителей военных знаний свою статью «К вопросу об офицерском составе Старой Русской Армии к концу ее существования»[9]. На основании имевшихся у него материалов о командном составе полков 6-й армии осенью 1917 г. и собственного опыта (в том числе на должности командира полка) ему удалось представить картину изменений в офицерском составе русской пехоты в ходе войны и ее положение к октябрьскому перевороту. До сих пор эта работа остается основным исследованием по данному вопросу. Автор в самом начале своей статьи справедливо отметил: «Разобраться в вопросе о том, как изменялся офицерский состав русской армии в течение мировой войны и из каких элементов он состоял к концу ее, было бы очень полезно. Не сделав этого, трудно понять многие явления как этой войны, так и, в особенности, последующего периода»[10].

Стоит отметить, что в своих книгах и статьях обладавшие значительным служебным и боевым опытом представители кадрового офицерства были далеки от идеализации офицерского корпуса в мирное время и не стеснялись акцентировать внимание на недостатках и просчетах «военной машины» Российской империи, проявившихся в ходе Первой мировой войны. Благодаря их работе в эмигрантский период раскрываются многие пробелы в истории Первой мировой на русском фронте, ими высвечены те ошибки, которых должна была избегнуть в будущем русская армия.

Например, в одном из главнейших звеньев — на должностях командиров полков — к 1917 г. оставалось мало офицеров, имевших высшее военное образование. Основную массу полковых командиров составили офицеры, вышедшие на войну на должности ротных и батальонных командиров, а также офицеры, занимавшие в начале войны административные и учебные должности. Обладая большим боевым опытом, молодые полковые командиры не обладали должным опытом в хозяйственно-административной и воспитательной области либо же наоборот: прекрасно разбираясь в нестроевых вопросах, отвыкшие от строя пожилые офицеры не всегда могли должным образом руководить боевыми действиями в новых условиях ведения войны. Причем аналогичная ситуация складывалась как на более высоких, так и на низших ступенях командования.

В конце 1916 г. было предпринято переформирование двухдивизионных корпусов в трехдивизионные за счет выделения из существующих полков по одному батальону и двух рот. Инициативу проведения этой реформы приписывают генералу В.И. Гурко, замещавшему в конце 1916 — начале 1917 г. на должности начальника штаба Верховного главнокомандующего заболевшего генерала М.В. Алек­сеева. Реформу эту не критиковал разве что ленивый. Генерал В.И. Гурко также озаглавил одну из своих статей «Чрезвычайно неудачная по замыслу реформа». Вообще редко в истории найдется реформатор, который бы столь критично отнесся к своему детищу.

Некоторые аспекты, подтолкнувшие генерала В.И. Гурко на такие меры, ускользали и ускользают от внимания критиков. В частности, уменьшение состава дивизий и полков должно было облегчить задачу командного состава: «Двенадцатиб<атальон>ная дивизия являлась более легко управляемой в бою, менее громоздкой на походе — преимущество не малое для молодых н<ачальни>ков дивизий, не имевших мирно-маневренной практики.

Еще более это обстоятельство сказывалось в полках, где увеличение числа пулеметных команд делало управление 4-х б<атальон>ными полками для командиров, выступивших в поход ротными к<оманди>рами, делом почти непосильным с оживившимся (вероятно, опечатка; имеется в виду «ожидавшимся». — А. М.) началом маневренной войны»[11].

Некоторые представители кадрового офицерства и в эмиграции продолжали относиться к офицерам военного времени как к неким «париям», пусть даже они честно прошли тяжкую страду мировой и Гражданской войн. Наиболее резко (вплоть до несправедливости) это отношение было выражено в журнале «Армия и флот», выходившем в Шанхае, в письме одного из известных генералов, скрывшегося под псевдонимом Комендантов: «Германская война породила огромное количество прапорщиков запаса, которые превысили в несколько раз остатки от боев кадровых офицеров и ничего общего не имеющие со званием офицера, из них было много и зауряд-полковников, просочившихся в армии Колчака в генералы, а сколько самозванцев с украденными документами?

К горю нашему, старых кадровых офицеров, и к удовольствию многих “имя рек”, при благосклонном участии писак, только и читаешь: на скамье подсудимых — полковник Н. или генерал М., в воровстве попался “офицер”… Да какой же это офицер, когда он до Германской войны занимался тем, в чем попался в настоящее время?»[12]

Редактор издания полковник Генерального штаба Н.В. Колесников счел необходимым в том же номере возразить «глубокопочтенной и уважаемой всеми личности» (т. е. автору цитированного выше письма — генералу, живущему в Харбине): «…мы не можем не указать на некоторую опасность и несправедливость в современные нам дни разделять офицеров на кадровых и некадровых.
      <…>

На призыв генерала Корнилова, адмирала Колчака, ген. Деникина, ген. Юденича и ген. Миллера не всегда откликались кадровые офицеры, а зачастую это были: юнкера, кадеты, студенты, гимназисты, реалисты, иногда прапорщики германской войны, о которых так волнуется автор письма, и вполне понятно, что не их вина, что они родились позднее и не успели быть “кадровыми” офицерами.

Своею кровью и телами они засвидетельствовали точно такую же верность России, как и кадровый офицер.

А разве мало кадровых офицеров совершило еще большую подлость в отношении нашей Родины, чем те недостойные люди, о которых пишет Комендантов?»[13]

Была правда в возражениях полковника Колесникова, но изрядная доля истины оставалась и в словах харбинского генерала. В некоторой степени этот эмигрантский спор был отголоском споров и дискуссий о значении Гражданской войны, о значимости ее опыта и возможности его использования в будущем, в освобожденной от большевиков России. В силу более молодого возраста и громкой славы боев в России на первые места в среде военной эмиграции выдвигались молодые генералы Гражданской войны, имевшие большой авторитет среди своих подчиненных, уходившие в изгнание во главе своих родных частей и соединений, проведшие с ними первые годы тяжелой эмигрантской жизни и ставшие во главе этих групп. В то же время значительная часть кадрового офицерства получила возможность объединиться лишь в эмиграции, далеко не все старые офицеры принимали активное участие в Гражданской войне, тем более далеко не все оказывались в составе той или иной Белой армии. Слава старых частей императорской армии на полях Гражданской войны явно уступала громкой известности различных «добровольческих» формирований и «цветных» частей. В то же время на протяжении всей Гражданской войны основная масса кадровых офицеров стремилась (и часто небезуспешно) к возрождению своих родных полков, переводилась в образовывавшиеся полковые ячейки из других частей со всех концов фронта, что говорит о крепкой «закваске» традиций и любви к родному полку. Но абсолютное большинство из надевших офицерские погоны к 1917 г. ни дня не служили в своих полках в мирное время, более того, часто в них уже не оставалось «старых» офицеров, способных об этом даже рассказать. Еще хуже было то, что большинство прапорщиков выпускались в части, появившиеся хорошо если при мобилизации, а то и просто в ходе войны, формируемые с нуля или из различных ополченских дружин; это были в прямом смысле временные формирования, срок жизни которых окончился бы с приказом о демобилизации армии, ни о какой долгой истории, крепких вековых традициях и устоявшемся укладе полковой жизни в подобных условиях речи идти не могло. Хотя бы в силу этих, пусть и естественных, обстоятельств основную массу тех, кто пошел «на призыв генерала Корнилова, адмирала Колчака, ген. Деникина, ген. Юденича и ген. Миллера», составили именно «временные» офицеры «временных» частей, часто с весьма поверхностным военным образованием, для которых положение рядового бойца в какой-нибудь офицерской роте было вполне естественным и даже органичным.

Далеко не всегда в годы Гражданской войны производство в офицерский чин несло за собой изменение статуса военнослужащего и увеличение его должностных обязанностей, а уж тем более увеличение его специальных знаний. Начавшееся еще в эпоху Первой мировой войны расхождение между чином и занимаемой должностью в годы войны Гражданской приобрело просто-таки фантасмагорический характер: штабс-капитаны на должностях ездовых и прочей орудийной прислуги, есаулы, назначаемые командовать пехотными полками, профессор В.Х. Даватц, производимый в подпоручики за чтение лекций… Не раз участники Белого движения в своих воспоминаниях отмечали, как старые полковники шли рядовыми в ротах у штабс-капитанов — да, безусловно, жертвенность данных штаб-офицеров очевидна, что и пытаются показать авторы, но в то же время столь «революционный» подход нельзя признать нормальным для армейского строительства, тем более в случае этого строительства уже на государственном уровне, после победы (так и не озарившей знамена Белого движения).

От преувеличения значения Гражданской войны (довольно ярко, кстати, проявившегося в СССР) предупреждал один из основных военных мыслителей русского зарубежья генерал Н.Н. Головин: «Первое время после переворота (т. е. свержения большевиков. — А. М.) в командном составе непременно будет господствовать тенденция преувеличивать значение опыта Гражданской войны. Большая часть лучшего офицерского состава, на котором будет строиться будущая Российская Армия, участвовала в Гражданской войне на той или другой стороне внутреннего фронта»[14].

Об этом же писал в рецензии на вызвавшую большую полемику в эмигрантской военной среде книгу Б.А. Штейфона «Кризис добровольчества» А.Н. Виноградский: «Попутно попытаемся высказаться окончательно по поводу того значения с чисто военной точки зрения, которым обладает гражданская война 1917–20 гг. Вывод получается двусторонний: представляя многочисленные, если не сплошные примеры высокой военной доблести, эта война с военно-научной точки зрения не может ничего дать в области методов и подхода к разрешению задач при будущих столкновениях... Военная политическая обстановка, вождение войск, отсутствие технических средств, соотношение между протяжениями фронтов и силами, выдвижение на высшие командные посты и вообще боевая подготовка войск, — все это ряд основных данных, которые настолько отличны от того, с чем приходится встречаться в серьезной европейской войне, что предметом серьезного изучения с целью почерпнуть руководящие выводы гражданская война 1917–20 гг. служить не может. Это не исключает, разумеется, преклонения перед теми, кто в свое время, добровольно, движимые святой идеей, беззаветно дрались против поработителей России, и не их вина, что пришлось им проявлять свою доблесть в настолько исключительных условиях, что плоды ее могут быть сохранены лишь как прекрасный, но мертвый памятник»[15].

В эмиграции кадровое офицерство как бы постаралось вернуть себе утраченные позиции, объединяясь в союзы и общества своих прежних частей и военно-учебных заведений, восстанавливая связь с однополчанами, часто — оставаясь в профессии (пускай и в иностранном мундире либо же только «в нерабочее время»). Изучение и систематизация опыта проведенных войн, тщательное наблюдение за новшествами в военной области как в европейских странах, так и в СССР, активная творческая деятельность по вырабатыванию новых форм военного строительства, подготовка офицерского корпуса будущей российской армии (путем всевозможных школ, курсов и т. п.) — все это в первую голову ложится именно на кадровых офицеров. Для такой системной и систематической работы у молодежи не хватало ни опыта, ни в первую очередь знаний. Молодые генералы проявляли свою активность скорее на политическом фронте, крайне (и не без симпатий) интересуясь успехами фашизма и национал-социализма, при возможности — готовы были принять участие в активной работе против СССР или же в вооруженных конфликтах на других континентах.

А старые офицеры продолжали ради будущей России воспитывать и учить молодежь, изучать опыт минувших войн и делать все возможное для того, чтобы не повторились прошлые ошибки, стоившие многих тысяч жизней и крушения российской государственности, в возрождение которой они верили и для которой работали. В том числе и изучая изменения в офицерском корпусе «Старой Русской Армии», ибо «прапорщик платил своей кровью за “невязки” штабных расчетов наравне с нижним чином. Но за неподготовленность прапорщиков дорого заплатили и они сами, заплатила дорого и Россия. Нельзя допустить, чтобы остались неиспользованными тяжкие уроки нашего недавнего прошлого»[16].