РЕЦЕНЗИИ

В истории российской эмиграции, пожалуй, наиболее таинственной является ее вторая волна. Это было связано с двумя причинами. Возникнув в результате Великой Отечественной войны, она в значительной степени состояла из людей, так или иначе сотрудничавших с гитлеровцами, а потому имевших все основания опасаться суда победителей. Впрочем, и не запятнавшим себя коллаборацией изгнанникам тоже было что скрывать. Ведь в соответствии с решениями Ялтинской конференции все лица, бывшие к 1 сентября 1939 года гражданами Советского Союза, подлежали обязательному возвращению на родину. В контексте памяти о красном терроре времен Гражданской войны, репрессий, связанных с коллективизацией и последующей ежовщиной, вопрос о репатриации оказывался сопряжен с риском для жизни.
Поэтому неудивительно стремление новых эмигрантов, или, как их еще называли, дипийцев (от англ. displaced person – перемещенное лицо), скрыть свое прошлое, раствориться среди беженцев других государств. Даже общее число изгнанников остается предметом научных дискуссий, по разным оценкам, оно колеблется от 0,5 до 1,5 млн человек.

Вышедший стараниями московского историка Павла Трибунского новый сборник, посвященный второй волне эмиграции, затрагивает различные вопросы, связанные с ее историей и отдельными персоналиями. Статья Евгения Кодина из Смоленска исследует неопубликованные материалы американской разведки, анализировавшие настроения диаспоры. Они отмечали сильнейший антикоммунизм в сочетании с не менее сильной национальной привязанностью к России. Последнее, как представляется, вероятно, обуславливалось еще одной чертой, значимой для понимания новой волны изгнанников: все возрастающим разочарованием в Западе, обусловленным непониманием им угрозы со стороны сталинской Москвы, и более чем скромной социальной помощью в отношении эмиграции.

В свою очередь, американский исследователь Бенджамин Тромли (Такома, штат Вашингтон) размышлял о причинах неудачи сотрудничества Запада (в первую очередь спецслужб) с русской диаспорой (главным образом с Народно-трудовым союзом и Центральным объединением послевоенных эмигрантов). По мнению ученого, ответственность главным образом лежит на изначально ошибочной политике ЦРУ. Разведчики не учитывали национальные интересы диаспоры и жестко контролировали взаимодействовавшие с ними структуры.

Впрочем, деятельность новой эмиграции не ограничивалась только взаимодействием с «рыцарями плаща и кинжала». Подробно описываются культурное строительство изгнанников, их взаимодействие с представителями первой и третьей волн. Историк литературы Евгений Пономарев (Санкт-Петербург) пишет о плодотворном влиянии Ивана Бунина на творчество Евгения Гагарина, Ивана Елагина, Леонида Ржевского и Владимира Самарина. Так, Ржевский использовал эстетику «Темных аллей» для написания собственной литературной эротики. По мнению Пономарева, Бунин для дипийцев был в чем-то равновелик Пушкину. Но в отличие от отвлеченного исторического автора «Памятника» он оставался для них домашним, близким и родным. Другой филолог, Елена Скарлыгина из Москвы, продолжает тему литературных связей Ржевского, исследуя его переписку с поэтом и прозаиком третьей волны Владимиром Максимовым. Писательские послания позволяют лучше понять взаимные оценки их творчества, а также историю появления на страницах максимовского журнала «Континент» одной из наиболее известных повестей Ржевского «Клим и Панночка».

Несмотря на отмеченный ранее скепсис в отношении Запада, имели место попытки части эмиграции интегрировать себя в культуру страны проживания. Впрочем, не всегда они оказывались удачны. Так, писатель Борис Ширяев в 1946 году опубликовал по-итальянски свой «Обзор современной русской литературы». По мнению слависта Манфреда Шрубы (Милан), эту книгу нельзя считать сколько-нибудь удовлетворительной, вернее, речь может идти о явной халтуре. Так, автор явно не потянул темы, а редактор и переводчица не сочли нужным унифицировать написание имен собственных (на страницах ширяевского опуса мирно соседствуют Achmatova и Acmatova, Prisvin и Prisvon, Bulgakov и Bulbakov). Наконец, издатель посчитал возможным дополнить чужой текст собственными, во многом просоветскими оценками, чуждыми их автору.

Впрочем, без неудач эмиграции быть не может. Ведь сам факт изгнания – уже неудача.