РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ИЗГНАНИИ

Предисловие автора

ЧАСТЬ I
СТАНОВЛЕНИЕ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
(1920—1924)

Глава I. Исход на Запад
     1. Париж — столица Зарубежья
     2. Берлин: на стыке двух литератур

Глава II. Сменовеховство: Путь в Каноссу, или Au-dessus de la mêleé
     1. «Смена вех»
     2. «Новая русская книга»

Глава III. Евразийство: Исход к Востоку

Глава IV. Зарубежные журналы
     1. «Грядущая Россия»
     2. «Современные записки»
     3. «Русская мысль»
     4. «Воля России»
     5. «Благонамеренный»
     6.  «Версты»
     7. Другие журналы

Глава V. Прозаики старшего поколения
    1. Бунин
    2. Мережковский
    3. Шмелев
    4. Куприн
    5. Зайцев
    6. Ремизов
    7. Алексей Толстой
    8. Тэффи
    9. Алданов
    10. Осоргин, Муратов, Степун и другие
    11. Чириков, Юшкевич и другие
    12. Краснов, Крымов и другие

Глава VI. Поэты старшего поколения
     1. Бальмонт
     2. Гиппиус
     3. Вячеслав Иванов
     4. Ходасевич
     5. Цветаева
     6. Другие поэты старшего поколения

Глава VII. Младшее поколение
     1. Поэты
     2. Прозаики

3. Глава VIII. Литературная критика, литературоведение, философская проза и публицистика
     1. Литературная критика и литературоведение ...
     2. Философская проза и публицистика

ЧАСТЬ II
ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА САМООПРЕДЕЛЯЕТСЯ
(1925-1939)

Глава I. Общая характеристика периода

     1. Расцвет конца 20-х — начала 30-х годов
     2. Писательские организации, издательства ....
     3. Споры о зарубежной литературе
     4. «Числа» и «Встречи»
     5. Полемика Адамовича и Ходасевича о поэзии . .
     6. «Пореволюционные» течения. «Утверждения», «Новый град», «Крут»
     7. Спор о молодой эмигрантской литературе....
     8. Материальное положение зарубежной литературы
     9. «Русские записки»
     10. Предвоенные годы

Глава II. Прозаики старшего и среднего поколения ....
     1. Бунин
     2. Мережковский
     3. Шмелев
     4. Ремизов
     5. Зайцев
     6. Куприн
     7. Алданов
     8. Осорган
     9. Темирязев и другие

Глава III. Младшие прозаики
     1. Набоков-Сирин
     2. Берберова
     3. Газданов 
     4. Яновский
     5. Фельзен
     6. Шаршун
     7. Георгий Песков
     8. Зуров, Кузнецова, Рощин
     9. Федоров и другие «провинциальные» писатели 
     10. Варшавский и другие «парижане»
     11. Проза поэтов: Поплавский, Ладинский, Одоевцева, Георгий Иванов и др

Глава IV. Поэты
     1. Бывшие акмеисты
     2. Монахиня Мария
     3. Молодые парижские поэты
     4. Пражский «Скит поэтов»
     5. Берлинские поэты
     6. «Периферийные» поэты
     7. Заокеанские поэты
     8. Дальневосточные поэты

Глава V. Литературная критика, философская проза, публицистика, мемуары

ПОСЛЕСЛОВИЕ
ВОЙНА И ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД

     1. Война и зарубежная литература
     2. Зарубежная литература эмигрирует за океан . . .
     3. «Советский патриотизм»
     4. Расправа с эмигрантами в Праге
     5. Встреча двух эмиграции
     6. Проблема «смены»

КРАТКИЙ БИОГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

От авторов

Список основных условных сокращений

Условные обозначения эмигрантских изданий

СЛОВАРЬ

Перечень изданий русского Зарубежья
     Альманахи и сборники
     Журналы
     Газеты
Список последних публикаций

ОБЩИЙ УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И ПСЕВДОНИМОВ   

С.Ларин
Групповой портрет в переплете

Изречение древних относительно того, что книги имеют свою судьбу, невольно приходит на ум, когда держишь в руках первое отечественное издание работы Глеба Струве «Русская литература в изгнании». Вначале она появилась сорок с лишним лет назад, в 1956 году, в американском издательстве им. Чехова. Ныне, выпущенная в России, она как бы родилась вторично, обрела новую жизнь.
Тогда, в 50-е годы, книга предназначалась русскому эмигранту и призвана была напомнить ему основные вехи развития за рубежом литературы послереволюционных изгнанников и беженцев. (По самым приблизительным подсчетам, число покинувших Россию в те кровавые годы составляло около двух миллионов человек.)
Как результат драматического процесса массовой эмиграции возникают центры русского рассеяния: Берлин, Прага, Париж, София, Харбин и Шанхай на Дальнем Востоке. Там начинают функционировать издательства, выходить газеты, журналы, альманахи. Ведь в потоке беженцев была масса представителей трудовой интеллигенции — врачей, учителей, инженеров, журналистов, литераторов, деятелей науки, культуры.
Нынешняя наша отечественная читательская аудитория воспримет книгу Струве иначе, чем зарубежный русский читатель, который значительно лучше ориен-тировался в такого рода литературе. Фундаментальный труд Струве явится хорошим подспорьем тем, кто после знакомства с ним захочет углубить свои познания в эмигрантской литературе. Благо многие произведения зарубежных русских писателей у нас теперь опубликованы.
Поэтому переиздание книги Струве на его родине никак нельзя считать пустой и ненужной затеей, как может показаться некоторым скептикам. Тем более, что время четко высветило, выявило авторскую позицию, подход к целому ряду специфических проблем этой литературы. Отчетливее ныне воспринимается объективность Струве в вопросах мировоззренческого порядка, в оценках сложных явлений, получивших широкий резонанс в эмигрантской среде, как евразийство и сменовеховство. Как стало ясно впоследствии, эти веяния носили довольно скоротечный характер, на что и указывал уже в ту пору автор книги.
Гораздо более глубокий след в интеллектуальной жизни эмиграции (и не только ее одной) оставила русская религиозная философия, связанная с именами Н.Бердяева, Л.Шестова, С.Франка, В.Зеньковского, И.Ильина, Г.Федотова. И здесь Струве оказался в определенной мере провидцем: «Зарубежье... особенно богато философскими и публицистическими силами. В этой области, особенно после высылки из России в 1922 году всех виднейших независимых философов (оставшихся, как, например, С.А.Аскольдов, А.Ф.Лосев, было совсем немного), зарубежная литература оказалась вне конкурса».
Разумеется, в точности и справедливости целого ряда авторских суждений и оценок, щедро рассыпанных по книге, нет никакой загадки. Автор этого исследования — старший сын известнейшего философа и социолога П.Б.Струве. Г.Струве получил солидную филологическую подготовку еще в ранней юности. Позже, в эмиграции, он сотрудничал в зарубежной прессе как литературный обозреватель и рецензент книжных новинок, кроме того, он много и серьезно занимался русской литературой начала XIX столетия, наконец, творчеством поэтов «серебряного века» — Гумилевым, Мандельштамом, Цветаевой, — готовил их произведения к печати, составлял к ним комментарии. Этот солидный научный и журналистко-литературоведческий опыт позволил Струве приняться за работу над обзорным курсом зарубежной русской литературы 20 — 40-х годов.
У Струве, в специфических условиях эмигрантской жизни оторванного от многих крупнейших книгохранилищ, библиотек и литературных архивов, часто не оказывалось под рукой необходимых материалов. В своей книге он неоднократно выражает сожаление, что не может процитировать тот или иной документ. Иногда он ссылается на источники, полагаясь только на свою память. И все-таки, несмотря на столь неблагоприятные условия для исследовательской деятельности, Струве, по существу, выполнил работу целого научного института, представив в своем обзоре почти двадцатилетнюю историю эмигрантской литературы — рассредоточенной, распыленной по различным регионам русского рассеяния.
У Струве в процессе работы над этим «обзорным курсом» не было предшественников. Автору приходилось все возникающие проблемы решать самому: разрабатывать методологию вопроса, размышлять над принципами периодизации обозреваемого им литературного процесса, искать наиболее емкую форму подачи обширного фактического материала, сочетая обзорные главы с персональными характеристиками и анализом творчества наиболее крупных писателей-эмигрантов, и т.д.
В конечном итоге книга Струве, по собственным его словам, не претендующая на то, чтобы называться «историей русской зарубежной литературы в период между 1920 и 1939 годами», но всего лишь способная стать «первым опытом исторического обзора», и поныне остается наиболее полной и фундаментальной работой о русской зарубежной словесности межвоенного двадцатилетия.
Автор обширного предисловия к нынешнему изданию К.Лаппо-Данилевский справедливо указывает, что и ныне «вряд ли можно оспаривать классический характер этого исследования, положившего почти сорок лет назад начало комплексному изучению литературы русского зарубежья». И хотя после выхода в свет этого труда некоторые из рецензентов-эмигрантов упрекали Струве в слишком расширительной трактовке термина «литература», поскольку в его работе затрагиваются, хотя и достаточно бегло, различные проблемы идейного характера, волновавшие в те годы эмигрантское общество, думается, что как раз такой, более широкий, панорамный, охват литературного процесса и обеспечил его исследованию долгую жизнь. Если бы автор выдержал свой «обзор» в чисто академической манере, его книга едва ли смогла бы увлечь нынешнего читателя, кроме узкого круга специалистов-литературоведов.
Для Струве рассказ об эмигрантской литературе — это вместе с тем и разговор об эмигрантском бытии, о горькой доле многих сотен тысяч его соотечественников, лишенных родины, о глубоких и подчас болезненных коллизиях, возникавших в этих специфических условиях. Так что несомненное достоинство книги — ее отчетливо выраженный личностный характер: она написана как бы «изнутри» обозреваемого явления. Два-три выразительных штриха, броская деталь — и словно воочию видишь и облик журнала, на котором остановил наше внимание автор, и его редакционный коллектив. Струве обладал редким умением сочетать научный аналитизм с образным, живым языком.
Что касается выхода книги в России, то перед нами не простое повторение «имковского» (парижского) издания 1984 года. Петербургские литературоведы Р.Вильданова, В.Кудрявцев и К.Лаппо-Данилевский снабдили монографию «кратким биографическим словарем русского Зарубежья» и перечнем наиболее известных и крупных эмигрантских периодических изданий. Тем самым отчасти продолжен, а в ряде случаев существенно уточнен и дополнен труд Струве, хронологически он доведен почти до наших дней. У книги появился еще один справочный раздел, достоинства которого особенно оценят специалисты.
Выше уже говорилось, что время четче высветило разные грани работы Струве. Ныне более обоснованной выглядит и предложенная ученым периодизация зарубежной русской литературы предвоенного двадцатилетия. Автор выделяет два основных периода: период становления и период постепенного самоопределения этой литературы, некой стабилизации ее. Вторая мировая война, однако, перечерк-нувшая всю карту довоенной Европы, разрушила, как считает Струве, ту хрупкую структуру, какой являлась русская эмигрантская литература. Чехословакия, Польша, Франция, Югославия, приютившие большинство русских беженцев, подверглись гитлеровскому нашествию, и вся интеллектуальная жизнь русской колонии там, естественно, замерла.
В заключительном разделе книги Струве, коротко резюмируя итоги первого послевоенного десятилетия в эмигрантской литературе, приходит к достаточно грустному выводу: относительный расцвет этой литературы, наметившийся было в середине 30-х годов, сменился упадком. Уцелевшие после войны писатели перебрались на Американский континент, где попытались наладить литературную жизнь русской колонии. Но «малая» Россия, русская диаспора в Европе, перестала существовать как нечто единое, где литература, искусство, журналистика, издательское дело играли роль цемента, скреплявшего это уникальное образование.
Вступление Советской Армии в Восточную Европу довершило разгром русской диаспоры на континенте. Небезызвестная гэбистская организация со зловещей аббревиатурой «СМЕРШ» поработала в этой части Европы на славу: из Прибалтики, Польши, Болгарии, Югославии прореженных гитлеровцами русских эмигрантов пачками вывозили «на родину», торопливо давали им «срока» и рассовывали по тюрьмам и лагерям...
Чисто же академический вопрос о том, как именно следует квалифицировать русскую эмигрантскую литературу довоенного двадцатилетия, до сих пор окончательно не решен. Одни считают ее неким реликтом, осколком обширного материка, имя которому — отечественная русская словесность XIX столетия. Сторонники подобного подхода полагают поэтому, что зарубежную литературу нельзя чисто механически объединять с русской литературой советского периода, ибо с последней у нее нет ни общих традиций, ни тематической, ни идейной близости. Ничего, кроме языкового единства.
Струве же как историк, литературовед и литературный критик склонялся к тому, что эмигрантская, или, как он предпочитал именовать ее, «зарубежная русская литература» — это «временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который — придет время — вольется в общее русло... И воды этого отдельного, текущего за рубежами России потока, пожалуй, больше будут содействовать обогащению этого общего русла, чем воды внутрироссийские». «Много ли может советская литература, — продолжал он, — противопоставить “Жизни Арсеньева” Бунина, зарубежному творчеству Ремизова, лучшим вещам Шмелева, историко-философским романам Алданова, поэзии Ходасевича и Цветаевой, да и многих из молодых поэтов, и оригинальнейшим романам Набокова?»
Ныне нетрудно убедиться, что прогнозы ученого подтвердились. Русская литература XX века воспринимается нынешними читателями как нечто единое, вне старых идеологических критериев, без деления на советскую и на зарубежную, эмигрантскую, — это просто хорошие книги таких авторов, как Булгаков и Набоков, Паустовский и Б.Зайцев, Платонов и Бунин, Замятин и Ахматова, Алданов и Берберова. Нынешнему читателю нет дела до того, кто из этих авторов пребывал в зарубежье, кто оставался на родине, кто и как относился к советской власти. Зарубежная русская литература действительно влилась в общее русло.
Поэтому заключительные строки работы Струве: «Зарубежная литература как особая глава в истории русской литературы идет к своему неизбежному концу. Лучшие страницы ею в эту историю несомненно уже вписаны», — не должны восприниматься чересчур пессимистически. Напомним, что, начиная свой разговор с читателем, автор книги рассматривал зарубежную литературу как «временно отведенный в сторону поток общерусской литературы». И поскольку предсказанное им слияние обоих потоков совершилось, трагическая сторона процесса как бы снята самой жизнью. Многих писателей-эмигрантов робкая надежда именно на такой исход только и «грела» в долгие годы зарубежного рассеяния. Значит, их «миссия», о которой некогда говорил Бунин, призывая своих собратьев-писателей из числа эмигрантов ждать, но не соглашаться на новый «похабный мир» с большевистской властью, сохраняя верность русской культуре, все-таки реализовалась, хотя большинство из них и не дожили до этого дня...
Книга Струве по-своему уникальна. Она — живое отражение ушедшей эпохи, непосредственное свидетельство о ней одного из активных ее участников, выступающего в роли ее летописца. Несомненно, что о русской литературной эмиграции первой послеоктябрьской волны будут еще написаны многие книги и научные труды. Но можно с уверенностью сказать, что каждый новый исследователь не сможет обойтись, как историк — без карамзинской «Истории государства Российского», без книги Струве и она навсегда сохранит для нас свой «классический характер».


Анатолий Либерман


На протяжении многих лет книга Г.П.Струве служила важнейшим, а порой и единственным пособием для тех, кто занимался русской литературой за пределами России. Струве разделил свою книгу на две части: «Становление зарубежной литературы (1920—1924)» и «Зарубежная литература самоопределяется (1925—1939)». В первой части рассказано о русском Париже, о русском Берлине, о сменовеховцах, о евразийцах, о главных зарубежных журналах и о многочисленных поэтах и критиках. Те же имена (Бунин, Мережковский, Шмелев и пр.) фигурируют и во второй части, где к тому же есть разделы о писательских организациях и издательствах, о поэтах, осевших в Восточной Европе, США и на Дальнем Востоке, и даже главки: «Споры о зарубежной литературе», «Полемика Адамовича и Ходасевича о поэзии», «Спор о молодой эмигрантской литературе» и «Материальное положение зарубежной литературы». Пятнадцать заключительных страниц посвящены послевоенному периоду. Книга была снабжена именным указателем со справками типа: «Айхенвальд Юлий Исаевич [псевд.: Б. Каменецкий], (1872—1928), критик, в 1922 выслан из СССР — 18, 27, 37, 182-183, 279», «Чебышев Николай Николаевич — 16, 56».
Струве был частью той литературы, историю которой он впоследствии написал. Он и не притворялся сторонним наблюдателем. Но, отказавшись от позы летописца, равнодушно внимающего добру и злу, он сумел не быть и чересчур пристрастным. Он избегал резкой критики и не расточал комплиментов, хотя всегда видно, каких авторов он ценит, а чьи сочинения его раздражают. Обзор целого периода (тем более новейшего) в истории литературы — неблагодарный жанр: кого-то неизбежно пропустишь, кого-то обидишь или недохвалишь, где-то попадешь впросак, и обо всем приходится писать мельком, не вдаваясь в детали, которые всего интересней, и зная, что почти никто не прочтет твоего труда от корки до корки. Со времени выхода книги Струве прошел долгий срок. Первое ее издание увидело свет в 1956 году; с тех пор ее перевели на несколько иностранных языков, в 1984 году появилось исправленное и дополненное издание, и теперь все согласятся, что, несмотря на слабости, присущие любому обзору, книга эта образцовая.
За последнее десятилетие составлен ряд справочников, словарей и энциклопедий зарубежной русской литературы, но «опыт исторического обзора» Струве не устарел, и его перепечатка (Париж — Москва) полностью оправдана. Струве умер в 1985 году, так что авторский текст, естественно, остался без изменений. Предисловие Лаппо-Данилевского знакомит читателей с деятельностью Струве и, среди прочего, содержит такой абзац: «Одним из немногочисленных недостатков книги можно признать ее евроцентризм, в силу чего, например, не было уделено должного внимания кружку поэтов, возникшему в 1935 году при Пушкинском обществе в Нью-Йорке (Д.А.Магула, Е.А.Кристиани, В.С.Ильяшенко и др.), а имя блистательного гения русской литературы ХХ века, поэта Георгия Владимировича Голохвастова (1882—1963), этот кружок возглавлявшего, оказалось в книге даже не упомянутым. Более подробного освещения заслуживала литература русского Китая, русской Сербии и т.д., однако нелепо было бы столько лет спустя предъявлять подобные упреки к первопроходцу, ибо именно книга Г. П. Струве дала толчок к появлению более детальных исследований и справочников» (15-16). Книги, названные в примечании, были вдохновлены не Струве. Что же касается лакун в его обзоре, то они, скорее всего, не случайны: Струве не любил писать об авторах, творчество которых не изучил досконально, и он не одобрил бы фразы о блистательном гении. (Замечу также, что ни Голохвастов, ни члены его кружка не упомянуты и в словаре осведомленнейшего Вольфганга Казака.)
Однако главное новшество в 3-ем издании не предисловие, а справочный аппарат, названный биографическим словарем русского зарубежья. Чтобы убедиться в нетривиальности словаря, можно раскрыть его почти на любой странице. Чебышев, о котором Струве сообщает только, что его звали Николаем Николаевичем, встречается в тексте книги дважды, оба раза при перечислении разных деятелей. В настоящем же издании читаем: «Чебышёв Николай Николаевич [псевд.: Энге, также с подп.: Н. Ч.] (1865—1937), обществ.-полит. деятель, публицист, лит. критик, журналист, мемуарист. С осени 1918 член "Нац. центра" и Совета гос. объединения России (СГОР). В 19919 начальник управления внутр. дел Особого совещания при ген. Деникине. Изд. газ. "Великая Россия" (1919—1920). Весной 1920 из Крыма эм[игрировал] в Константинополь. В 1920—21 возглав[лял] Рус. бюро печати. Соред. журн. "Зарницы" (1921). С 1922 жил в Берлине, в 1924 году переехал в Париж. Ум[ер] в Париже». Далее следуют названия книг, журналов, газет, в которых он печатался. Только те, кому довелось составлять комментарии к научным трудам, знают, чего стоит написать несколько подобных строк. Нельзя не отметить и правильное произношение фамилии: известно, что семья прославленного математика всегда возражала против общепринятого ударения Чебышев на первом слоге.
На стр. 384-417 дан перечень изданий русского зарубежья: альманахи, сборники, журналы и газеты с годами выпуска и фамилиями редакторов. Этот список и по существу, и хронологически (он доведен до наших дней) много шире того, которым мог бы снабдить свою книгу Струве. Каких только названий в нем нет! «В плену небоскребов», «Веретеныш», «Зарницы», «Зеленая палочка», «Мансарда», «Студенческие годы», «Ухват», «Эос», «Перезвоны» и даже «Свирель собвея»...