Проценко П.Г. Цветочница Марфа: Документальная повесть.
Автор(ы):
Проценко П.Г.
Издательство:
Русский путь
Год выпуска
2002
Число страниц:
280
Переплет:
твердый
Иллюстрации:
есть
ISBN:
5-85887-144-5
Голосов: 5, Рейтинг: 3.75 |
Описание
Эта книга есть еще
в электронном варианте
СОДЕРЖАНИЕ
Полвека спустя
Крестьянское домостроительство
Колхозное рабство
Староста храма
Гроза 1941 года
Прокурорская судьба
В глухой Сибири
«За счастье народное»
«Не забудьте меня»
Приложение. Письма Марфы Кондратьевой из концлагеря
Примечания
Список иллюстраций
Послесловие. Евгений Рашковский. Мiр и человек: история равновеликих
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Mip и человек: история равновеликих
Автор этой книги, Павел Григорьевич Проценко, — известный историк, археограф, публицист. Его исторические исследования — особого рода. В основном, они посвящены неофициальной духовной истории России в многострадальном XX столетии. И сама источниковая база трудов Проценко — не только и даже подчас не столько материалы государственных архивов или печатных изданий, сколько документы архивов личных, казалось бы случайно слагавшихся и чудом уцелевших за годы тоталитарной власти. Наряду с документальными свидетельствами, как правило, широко используются записи устных свидетельств доживших до нашего времени участников событий. Работу с документами П.Г.Проценко всегда дополняет общением с людьми — с прямыми очевидцами или с теми, кто несет нам историческую информацию через целую цепочку людских опосредований. Так — путем огромных усилий историка — восстанавливается и отчасти возвращается нашему сознанию и нашему человеческому опыту «утраченное время». Утраченное не только по самой природе необратимости времен или по природе человеческого забвения, но и вследствие особой государственной политики насаждения исторического и духовного беспамятства.
Именно в таком ключе написана одна из лучших книг П.Г.Проценко — биография Варнавы (Беляева; 1887-1963), епископа Васильсурского. И вот теперь в наших руках еще один биографический труд, созданный П.Г.Проценко и на сей раз содержащий жизнеописание не церковного иерарха и интеллектуала, но простой русской крестьянки из дальнего Подмосковья Марфы Ивановны Кондратьевой, урожденной Гараниной (1891-1943), осужденной по вздорному обвинению и угасшей в сибирском концентрационном лагере. По ее же словам — «на чужой стороне, в глухой Сибири, в крутых горах» (письмо, датируемое осенью 1942 г.). И это как раз в то время, когда родные и, прежде всего, дети Марфы Ивановны, разлученные с нею, надрывались в колхозе и на трудовой повинности, сражались на фронтах Великой Отечественной...
Подобно книге о епископе Варнаве, книга о Марфе Кондратьевой написана тем же методом. Это кропотливое историческое исследование, хотя и снабженное демонстративно скромным подзаголовком: «Документальная повесть». Однако перед нами не старомодная документальная биография, а современное историческое исследование. Углубленный подход к довольно скудной источниковой базе (личные случайно сохранившиеся письма, в частности письма из лагеря, судебно-следственные материалы, документы казенной идеологии, отрывочные личные свидетельства) превращает историю отдельной личности в неотъемлемый элемент истории всероссийской, а через нее и истории всечеловеческой.
Вообще, книга Проценко о судьбе русской крестьянки Марфы Кондратьевой, сумевшей пронести глубину своей христианской веры и любви к семье и землякам через годы гнета и преднамеренного растления, — эта книга создавалась в русле самых серьезных исканий исторической науки конца прошлого XX века. Смысл же этих исканий связан с попытками переоткрыть «большую историю» (историю региональную и глобальную) через работу над источниками по истории «малой» — отдельных личностей, малых групп, малых местностей. При таком подходе микроистория насыщается смысловым богатством истории всемирной, а последняя приобретает человеческую трепетность, теплоту и конкретность.
Из сказанного не вытекает апологии того, что в былые времена называлось фактособирательством и мелкотемьем. Действительно, невозможно объять отдельной монографией каждую местность, каждую малую группу, каждый краткий отрезок времени, каждого прошедшего по лицу Земли человека. Не вытекает из сказанного и принижения крупномасштабных исследовательских задач.
Здесь о другом речь: о нужде в проблемной и источниковедческой насыщенности исторических повествований. Да к тому же и опыт художественной литературы (скажем, «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына) свидетельствует о том, сколь вместителен может быть микроисторический масштаб.
Суть этого переворота в исторической науке запечатлена в том определении истории, которое дал Фернан Бродель. По его словам, история есть «хронологическая последовательность форм и опытов», постигаемая через понятия о внутреннем сродстве «макрокосма» и «микрокосма». Автор этого определения — историк сугубо светский. Но для христианского мышления и для христианской души это определение представляется особо насущным. Ибо без понятия о том, что человеческая личность, проявляющая себя на разных уровнях социальности и культуры, есть живое ядро жизни и истории, все наши разговоры и исследования о «национальном», «региональном» или «глобальном» рискуют обернуться пустотой. Столь трудно дающиеся не только обыденному, но и академическому сознанию библейские и христологические понятия о духовной равновеликости человеческой личности и Вселенной, о том, что через личность живет, внутренне очищается и искупается Вселенная, — эти понятия стали ныне подлинной основой всей проблематики преемственности, обновления и выживания в нынешнем Mipe.
В книге Проценко действуют три больших проблемных персонажа:
сама героиня книги - Марфа Ивановна Кондратьева и ее ближайшее (семейное и деревенское) окружение; российское крестьянство;
система тоталитарно-бюрократического насилия над народом, включающая в себя и мелких функционеров на уровне Ногинского района Московской области, и сельских доносчиков.
Кто-то несет поражение в истории, но безмолвно и неприметно торжествует в духовном домостроительстве Царства Божия: воистину, то, что в истории сеется в слезах и тлении, в Вечности восстает в нетлении и торжестве. Кто-то оказывается в положении жертв, травимых и преследуемых; но в перспективе времени и Вечности судьба этих жертв оказывается источником не только чувств ужаса, сострадания и раскаяния, но и чувств преклонения и благоговения.
Тот, кто сколько-нибудь глубоко входил в историю армянского геноцида, совершенного агонизировавшей Османской империей, или в историю советской «коллективизации», или в историю учиненного национал-социалистами антиеврейского Холокоста, наверняка ведает это смешение чувств благоговения и отчаяния. Отчаяния перед непоправимостью содеянного и благоговения перед памятью жертв. А тот, кто, торжествуя на несколько исторических мгновений, утверждал себя в деяниях и системах массового человекоубийства, становится перед временем и Вечностью объектом ужаса и отвращения.
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда.
А мы — выжившие и продолжающие эстафету жизни — тем не менее, можем оказаться в несомненном проигрыше обделенности и стыда. И проигрыш этот может тянуться долгие и неприкаянные десятилетия.
История — увы — чаще всего развивается через конфликты и разломы. Сами же эти исторические разломы, коренящиеся в грешной природе человека, чрезвычайно тяжелы не только сами по себе, но и тем, что возлагают на последующие поколения задачу восстановления некоторой культурной и духовной преемственности. Но когда эти разломы усугубляются тоталитарными идеологиями с их притязанием садически крушить Mip, исходя из презумпции собственной всеправоты, — последствия могут оказаться непоправимыми. И не только на социальном и культурном уровнях, но и на уровне биогенетическом.
Прошлое — непреложно и во многих отношениях непоправимо. Убиенных — не вернуть, нравственно и физически изуродованных — не исцелить. И все же исторические исследования, историческая наука — совершают некоторый подвиг покаяния и очищения. И не только ради прошлых, но и ради будущих поколений. Вообще, историческая наука есть во многих отношениях процесс соборно-человеческого противления смерти5. Этот процесс особенно важен сейчас у нас, в нынешней России, когда миллионы людей предпочитают пребывать в состоянии душегубительного неведения обо всем совершившемся за годы большевистской диктатуры — от первых глумлений и убийств «великого октября» до Чернобыльской аварии.
Можно спорить с книгой Павла Григорьевича Проценко по ряду второстепенных деталей, но я хотел бы обратить внимание читателя на ценность и — не побоюсь сказать — филигранный характер этого исследования.
Труд Проценко — исследование внутренней жизни крестьянской семьи в ее динамике, судеб и свидетельств исчезнувших или почти исчезнувших людей, почти исчезнувших семейных или сельских преданий, почти исчезнувших документов и ландшафтов (в частности, сопредельных ландшафтов Владимирской и Московской губерний). Это труд пробуждает в нас чувство духовной сопричастности тем людям и событиям, которые, казалось бы, безвозвратно ушли из Mipa, но каким-то непостижимым образом взаимодействуют с нами в контексте Вечности.