Никита Алексеевич Струве
Выступление на семинаре «Христианство и идеология»
Должен просить прощения, я не готовился к этому семинару, так как не был уверен, что попаду в Москву в дни, когда он состоится. Образ о.Александра мне был очень близок, мы с ним действительно очень дружили, были почти во всем единодушны, никогда у нас настоящего большого спора не было, я им просвещался, он во мне находил отклик. Он, конечно, был человек абсолютно антиидеологичный, да и мы все ими были, потому что жили в период затверженных идеологий. (Оно выливалось в мракобесие — это уже следствие идеологии. Идеология не обязательно сразу проявляется в мракобесии. Она завершенная система объяснения мира, точнее, псевдообъяснения мира или ложного и т.д. И гитлеровская, и социалистическая, и всякая.) В эмиграции было большое преимущество быть именно антиидеологичной, в частности, в церкви, но и вообще, потому что она осуществляла себя в противостоянии господствующей идеологии. Но, разумеется, с разными проявлениями. У о.Александра, как и у многих из нас, была крайняя чувствительность к зараженности некоторой части церковного общества идеологией, что и отражается в его дневниках, которые он завещал миру (я глубоко убежден, что он писал свои дневники не только для себя, но с надеждой, что когда-нибудь они доплывут до читателя).
У эмиграции было преимущество, что она антиидеологична по природе, что она не связана ни с каким государством, что она не связана почти ни с каким обществом. Это давало большую энергию, энергийную силу. Церковь могла быть свободной от всяких затверждений. Она могла соединять вероучение и осуществление христианских заповедей. Церковь, как и все христианство, абсолютно антиномична, и эта антиномичность о.Александром, в частности, и многими из нас переживалось как некоторый залог, как некоторая заповедь, потому что Бог и человек… у Флоренского это все сказано. Без того, чтобы сразу видеть концы и начала, то, что церковь должна быть тем, чем она является, не идеологией, но все же институцией, вечная антиномия в церкви будет до скончания века: между институцией и жизнью во Святом Духе и любви. Мы, когда говорим слово «церковь», — что мы под этим понимаем? Обыкновенно, иерархию, иногда духовенство и т.д. Очень редко, когда мы говорим, что церковь — институция. Даже сегодня прозвучало в наших словах, что церковь не определяет там чего-то. В каком-то смысле она и должна определять и не должна определять. Вот эти начала и концы очень остро и свободно переживались о.Александром, и это звучит в его дневниках.
В вопросе звучит: как быть с вероучением. Вероучение необходимо, институции церковные необходимы, и дисциплина необходима. Евангелие говорит о нарушении дисциплины, о нарушении закона, как о чем-то желательном. Там, где закон возводится в абсолютный, христианство или церковь сами себе изменяют. Мы знаем, что у о.Александра был повышенный интерес к жизненным судьбам, к людям, он читал дневники, прочел 16 томов французского писателя Леото, который писал, в своей жизни только дневники, потому что его интересовали становление, открытость, не запертость. А сам он шел, как ни странно, от несколько идеологизированной части русской эмиграции, кадетский корпус, это ретро, взгляд назад на затвержденную государственность, национальность. Он многим обязан тому воспитанию, которое он там получил, но весь его пафос как раз противостоял этому сведению к нации, сведению к прошлому. Ему необходим был воздух, христианство не может быть ограничено нацией, не может быть ограничено каким-то временем, особенно прошлым. И не может быть даже конфессионально слишком запертым. О.Александру нужно было дышать полной грудью. Я думаю, успех книги, которая появилась через 25 лет после его смерти... Меня даже упрекали, почему она так поздно появилась. Мне кажется, она сегодня нужнее, чем когда-либо… Мне кажется, основное в этой книге — что она дает дышать, что необходимо. И сам он дышит в этой книге. В этом смысле она прямая противоположность любой идеологии.